Название: Немного тепла
Aвтор: Lushe
Бета: а нету. Я сама себе и бета, и гамма :Р
Основные персонажи: Какаши/Анко
Жанр: драма, ангст, POV Анко
Рейтинг: NC-17
Саммари: Коноха после смерти 4-го Хокаге
Дисклэймер: все, кроме авторского изврата, принадлежит дяде Масаси Кисимото
Предупреждение: возможен ООС

Ненавижу…
Ненавижу тебя слышишь?!
Ты снова пришел. Я вижу тебя каждую ночь – с тех самых пор, как ты убил Сарутоби. Ты возвращаешься снова и снова, словно нет другого места для тебя. Ты ненавидишь эту деревню, верно? Никогда ее не любил.
Мне страшно. Я просыпаюсь в холодном поту и трясусь от дикого, животного ужаса перед человеком, который забрал у меня все. Перед тем, кто отнял у меня самое важное – мою собственную память. И я ненавижу себя за этот страх.
Зачем ты вернулся?! Тебе так хочется снова растоптать мою жизнь? Ты не способен создавать что-то, ты умеешь только разрушать.
Я ненавижу тебя. И когда-нибудь я лично всажу кунай в твое прогнившее сердце.
Но сейчас я просто боюсь…

На плечо легла теплая ладонь.
- Куренаи?!
- Привет, Какаши, - улыбнулась куноичи. – Ты сегодня сильно занят?
- Да нет, не особо. Разве что тренировкой своих, - озадачился шиноби. – А в чем дело?!
Куренаи замялась.
- Понимаешь, я хотела тебя кое о чем попросить… Ты ведь знаешь, Анко сейчас нелегко. Она уже не в первый раз себя терзает за то, что не смогла тогда остановить Орочимару, и… В последнее время она вообще не выходит из дому. Никому не открывает. Я беспокоюсь за нее. Ты не мог бы проведать Анко?!
- Хорошо, я к ней загляну, - пожал плечами Хатаке.
- Ты присмотри за ней, ладно?! Она может натворить глупостей. К тому же, - Куренаи усмехнулась, - она абсолютно не умеет готовить. Было бы глупо, если бы она отравилась собственной стряпней. Хотя с нее станется вообще не есть.
Какаши усмехнулся в ответ. Что правда, то правда – кулинария всегда была слабым местом Бешенной куноичи. Анко даже яичницу могла довести до нервного обморока, а кухонную плиту – до истерического хохота. Наверное, поэтому кухонные приборы в ее доме менялись ну очень уж часто – особой сдержанностью, как и кулинарным талантом, куноичи не отличалась.
- Я сделаю, что смогу, Куренаи. Нам всем сейчас нелегко. А сейчас прости – мне надо идти.

Холодно…
Почему так холодно?!
Поворачиваю кран с горячей водой до упора, и вода жесткими струями хлещет по моему телу. Так хорошо. Так хоть немного теплее.
Я снова не смогла уснуть. Я, Бешеная куноичи Конохи, Митараши Анко, уже целый месяц не могу уснуть. Я боюсь спать. Потому что во сне ты убиваешь меня – снова и снова. Бросаешь мне глумливые слова о том, что я слаба и что я недостойна называться твоей ученицей, а мне все равно. Твои слова не могут прорвать пелену моего животного ужаса, и тебе это нравится. Тебе всегда нравился страх.
Стоит только вспомнить это мерзкое ощущение, и колени сами собой подгибаются. Сползаю вниз по стене, как марионетка, у которой обрезали все ниточки. Мне до сих пор страшно.
Я уже неделю не выхожу из дома в бесплодных попытках заснуть. И не могу позволить кому-то увидеть меня в таком состоянии. Я же джоунин, черт побери!!!
Вот только почему мне так холодно?..

Какаши приземлился на подоконник распахнутого окна, привычно проигнорировав двери. В комнате было пусто.
- Анко? Анко, ты здесь?!
Из ванной до него донесся шум воды. Какаши осторожно толкнул дверь, готовясь в любой момент увернуться от удара импульсивной куноичи, но его не последовало.
Анко сидела на мокром кафеле под струями воды, уткнувшись лицом в колени, и монотонно раскачивалась: вперед-назад, вперед-назад…
Эти размеренные движения не на шутку испугали шиноби. Он еще ни разу не видел Анко в таком состоянии. Он шагнул под душ и тут же отпрянул, негромко выругавшись – вода была обжигающе горячей.
- Какого?..
Он наклонился и буквально выдернул куноичи из душа, заставив встать на ноги. Та только посмотрела на него невидящим взглядом и опустила глаза.
- Отпусти, Какаши. Мне холодно.
Хатаке послушно отпустил ее.
- Анко, ты в порядке?
- Нет, - хрипло ответила она. Тихий, надломленный голос остро резанул слух шиноби, привыкшего к шумной и эмоциональной речи куноичи. – Я снова ничего не смогла. Я снова проиграла.
Анко коротко, без замаха, саданула кулаком по стене, в кровь разбивая костяшки пальцев, затем еще раз и еще раз. Она не использовала ни техник, ни печатей. Все, чего она хотела – это выплеснуть свою безнадежную злость.
Какаши перехватил ее запястья, не давая нанести очередной удар.
- Перестань, Анко. Не надо.
- Что «перестань», Какаши? – внезапно взорвалась Митараши. - Что – «перестань»?! Он использовал меня! Он просто использовал меня, а потом выбросил, как сломанную игрушку!!! А когда он вернулся, я ничего, слышишь, ничего не смогла сделать! Я должна была остановить его, только я, его ученица, понимаешь?! Только я…
- Знаю, Анко, знаю. Успокойся.
На самом деле он был рад. Эта Анко, злая, импульсивная и откровенная, была привычней, чем то безвольное существо, которое сидело под душем несколько минут назад. Эта Анко была настоящей.
- Знаешь?! А что ты знаешь? Да ты ни черта не знаешь, Какаши!!! Ни черта!!!
Хатаке молчал, прижимая к себе бьющуюся в истерике женщину, а она рыдала. Выла, кричала, стонала, но больше не держала в себе весь груз чувств, которые терзали ее. Вскоре она успокоилась, только нервно вздрагивающие плечи и судорожное дыхание напоминали о том, что только что было. Да еще красные пятна на снежно-белой плитке – там, куда она в ярости раз за разом вбивала окровавленные руки.
- Я замерзла. Дай, пожалуйста, полотенце.
Снова этот голос… Надломленный и хриплый. Усталый.
Какаши невольно поежился. Он не знал такой Митараши Анко, никогда не знал. И помочь ей он тоже не мог. Все, что ему оставалось – это повиноваться ее словам.
Шиноби выключил воду и завернул безучастную Анко в полотенце, затем просто подхватил на руки и отнес в комнату. Куноичи даже не пошевелилась, только прошипела что-то сквозь зубы, когда он случайно задел сбитые руки. Он терпеливо вытер ее и уложил в кровать, укутав в теплое одеяло. Затем посмотрел на собственную мокрую одежду и принялся стаскивать ее. Пригодилось и второе полотенце. Анко не возражала, безучастно наблюдая за манипуляциями джоунина. Какаши это немного напрягало. Шиноби уже хотел развернуться и уйти в другую комнату, когда почувствовал железную хватку на своем запястье.
- Мне холодно, Какаши. Согрей меня.
Показалось?! Или даже в этом безжизненном голосе может звучать мольба?!
Какаши сел на краешек кровати и крепко обнял Анко, прижав к себе. Куноичи выглядела донельзя трогательно и беззащитно, закутанная в одеяло и положившая голову ему на плечо.
- Я боюсь спать, Какаши. Я ни разу не заснула после его ухода. Стоит мне только задремать, и я вижу все это – его эксперименты, его преступления, его жажду власти и крови… Мне страшно.
Он терпеливо слушал ее и успокаивал, как испуганного ребенка.
- Все хорошо, Анко. Все хорошо. Не бойся.
- Ты останешься? Останешься со мной до утра?
- Да.
- Хорошо, - облегченно выдохнула она. – Это хорошо.
Он держал ее в своих объятиях до тех пор, пока она не уснула. Однако Анко даже во сне не разжимала судорожно сжатых пальцев, и ему пришлось лечь рядом. Вскоре Какаши и сам провалился в дрему.

Тепло. Мне тепло и уютно.
Спасибо, Какаши. Наконец-то я могу уснуть.
Ты только не уходи, ладно? Я не хочу оставаться одна. Если я останусь одна, то он снова придет. Придет, чтобы терзать меня и ночью.
Они сговорились, Какаши – этот ублюдок Орочимару и моя совесть. Они попеременно терзают меня: совесть – днем, а Змеиный санин – ночью. Но когда я не одна, он не приходит. Поэтому останься сегодня, ладно?
Ты не расскажешь. Я знаю, что ты никому не расскажешь о том, что видел. Всегда под маской, всегда настороже, спокойный и уверенный.
Я засыпаю.
«- Что, соскучилась по своему сенсею?! Ну же, Анко, давай поиграем! Я знаю чудесную игру…»

Его разбудил истошный крик.
Какаши вскинулся и схватился за кунай, только потом сообразив, что кричала Анко. Он бросил на куноичи быстрый взгляд.
Мертвенно-бледное лицо. Тяжелое, сбивающееся дыхание. Расширившиеся до предела зрачки – так, что карие глаза казались угольно-черными, а в глубине их – животный, панический ужас.
- Сон, Анко. Это был всего лишь сон. Тише, тише…
Который раз она просыпается так? Сколько ночей были разбиты вдребезги криком и страхом, сколько недель она боится закрыть глаза? Об этом ему оставалось только гадать.

Вижу твой обеспокоенный взгляд. Побелевшие губы непослушно шевелятся. Вместо голоса вырывается какое-то надсадное сипение.
- Мне холодно, Какаши. Согрей меня.
Цепляюсь ледяными руками за твои плечи. Тепло.
Тянусь к этому теплу, отшвыривая одеяло, прижимаюсь всем телом в безнадежной попытке прогнать этот холод и страх. Знаю, что ничего не выйдет, но все равно надеюсь – бешено, отчаянно, неистово надеюсь отогреть в твоем тепле свою заледеневшую душу.
Ты не отталкиваешь меня, только покрепче обнимаешь и настойчиво укрываешь одеялом. Такой заботливый жест… Чувствую, как глаза щиплет. Но я не расплачусь – хватит с тебя одной моей истерики. Я ведь джоунин, верно? Бешенная куноичи Конохи.
Кладу голову тебе на грудь и молча слушаю мерные удары сердца. Чувствую, как твое дыхание шевелит волосы на моей макушке.

Ее руки были холодны, как лед.
Какаши прижимал ее к себе – такую беззащитную, отчаянно цепляющуюся за него, как за последнюю опору в этом безумном мире. Думал о том, как странно лежать в постели с обнаженной женщиной и не чувствовать к ней ничего, кроме участия и, возможно сочувствия. Не жалости – нет, Анко никому не простила бы жалости. Жалеют слабых, тех, у кого уже не будет сил подняться с колен, а Митараши – не такая. Она сильная.
Ее нельзя жалеть, но ей можно сочувствовать. Разделять на двоих груз одного сердца. И для этого вовсе не нужны слова.
Он вдыхал запах ее волос, ощущал под пальцами невероятную гладкость холодной кожи и думал о том, сможет ли ее согреть хотя бы кто-нибудь.

Ты не жалеешь меня. Ты слишком умен, чтобы жалеть меня, но я чувствую твое участие. Я не одна. Но мне все еще холодно.
Провожу пальцами по ключице, поднимаюсь по шее к мочке уха, по скуле пробираюсь к узкому подбородку и тонким губам. Меня это успокаивает. Просто скользить подушечками пальцев вдоль линий, не заостряя внимания ни на чем. Ты молчишь. Ты ведь понимаешь, верно?!
Мне всегда нравилось твое молчание. Почему-то всем понятно, что оно не от недостатка слов, а от недостатка мотивов. Если говорить – то о важном, а иначе нет смысла. Но ты умеешь промолчать даже о важном.
Вдруг осознаю, что удостоена редкого зрелища – Какаши без маски. Я знаю, почему ты ее носишь. Не хочешь видеть в зеркале его, своего отца. А в темноте в маске нет нужды. В темноте ты не увидишь ни своего отражения, ни самого зеркала.
Наслаждаюсь прикосновениями к твоей коже. Я ведь не прошу ничего такого, ты же знаешь, верно?! Все, что мне нужно – это немного тепла.

Какаши мягко перехватил запястья Анко, как-то отстраненно отмечая, что они, оказывается, очень тонкие, и поднес их к губам, согревая холодные ладони собственным дыханием.
«Ей холодно. Она всего лишь хочет согреться. Так почему бы мне не помочь?»
Анко дрожит и испуганно отдергивает руки. Смотрит прямо в глаза и вдруг каким-то донельзя отчаянным движением приникает к его губам. Так шагают в пропасть – быстро и решительно, так, чтобы сомнения просто не успели за тобой.
Сладкая… Совсем как карамельный соус для ее любимого данго.
Какаши понимает, что женщина уже лежит сверху, и между их телами не остается никакого просвета. Она целует его яростно, почти безумно, а он бережно оглаживает эти гладкие плечи, зарывается пальцами в густые шелковистые волосы и думает о том, что хочет согреть ее. Сам.

Это так странно…
Я всегда думала, что на ощупь твоя кожа будет еще холоднее, чем моя, но нет – она горяча, словно по венам у тебя бежит не кровь, а раскаленная лава. А может, это мне так кажется? Может, я просто настолько замерзла?!
Как меняются наши роли. Я всегда была горяча и импульсивна, а ты – спокоен, сдержан и просто откровенно пофигистичен. Мы как лед и пламя, но здесь наши роли поменялись. Я прикасаюсь к тебе и боюсь обжечься, но все так же отчаянно желаю согреться. Поэтому я не останавливаюсь и продолжаю гладить твою кожу, впиваться пальцами в предплечья, кусать губы и ловить твое тяжелое дыхание.
Твои руки скользят по моему телу, задевая все самые чувствительные точки. Слишком нежно, слишком бесплотно. Недостаточно.
Мне все еще холодно.

Она дрожит. Ей все еще холодно?!
Какаши рывком переворачивается, увлекая за собой и Анко, накрывает ее своим телом, впивается губами в нежную кожу, проводит языком от ключицы до мочки уха. Сминает ртом прохладную плоть, опускаясь все ниже и ниже, слышит сбивчивое дыхание и тихие стоны. И весь мир сужается до этих незамысловатых звуков.

Мне больше не холодно. Наоборот – мне жарко, мне очень жарко. В тех местах, где ты меня касаешься, кожа просто пылает. Твои руки уже не кажутся невесомыми – нет, они впиваются в мою плоть, властно исследуют меня, и эти прикосновения не5 назовешь мягкими. Но я таю.
Твои губы, твой язык, твое дыхание – они обжигают кожу, когда ты чертишь влажную дорожку от впадинки между ключицами и до низа живота. Меня выгибает дугой от этой сладостной судороги. Не могу заглушить стон, хотя стараюсь, очень стараюсь. Ты все не останавливаешься, продолжая терзать мое тело ласками.
Откуда ты знаешь, чего я хочу? Как угадываешь все самые чувствительные точки на моем теле?!
Мало. Этого все равно мало.
Притягиваю тебя к себе.
Какаши…
Твои глаза словно поддернуты дымкой. Неужели ты чувствуешь то же, что и я?!
Впиваюсь в твои губы жарким поцелуем, но ты не позволяешь мне спешить. Медленно, дразнящее проводишь языком по моим губам, по деснам, методично исследуешь пространство моего рта. Я чувствую шероховатость и терпкий привкус твоего языка, чувствую неторопливые и уверенные ласки, чувствую, что воздуха не хватает просто катастрофически, но не могу оторваться от этого пьянящего поцелуя.

Он уже давно перешел ту грань, когда желание согреть Анко уступило место чему-то иному. Он давно потерял эту точку, и уже ничто не имело значения.
Только ее пальцы в его волосах, нетерпеливо перебирающие седые пряди…
Только ее сбивчивое дыхание и хриплые стоны, требующие еще и еще…
Только ее горячее и влажное естество, плотно охватывающее его, только ее ноги на его талии, только ее истерзанные губы, которые он ласково теребит, зализывая оставленные ею же укусы…
И жесткий, выматывающий ритм, который нарастает с каждым толчком…
Какаши давно упустил этот монет, когда Анко стала для него чем-то большим, чем просто другом.

Горит тело, доведенное до изнеможения. Горят в кровь искусанные губы. Горит под твоим дыханием шея. Горят щеки, уши и даже кончик носа.
Мне больше не холодно – я сгораю от страсти. Ты уверенными движениями сжигаешь меня изнутри, и только твое тяжелое дыхание и изредка вырывающиеся хриплые стоны говорят мне, что ты горишь не меньше, чем я.
Жадно хватаю ртом воздух, но он не может остудить меня.
Каждый толчок отзывается в глубине тела острым, как лезвие катаны, наслаждением. Ты двигаешься все быстрее и быстрее, словно хочешь расплавить наши тела и слить их воедино.
Еще немного… Еще чуть…
Тело взрывается фонтаном ощущений.
Меня нет.
Я сгорела.

Его разбудил страшный грохот и приглушенные ругательства. Всю квартиру заполнял дым. На кухне Анко на чем свет стоит костерила плиту, кухню, кастрюлю и кулинарию как таковую.
Какаши подошел к ней сзади и обнял, уткнувшись носом в пропахшие дымом волосы.
- И давно ты уже не спишь? – подозрительно сощурилась Анко.
- Только проснулся, - безмятежно отозвался шиноби. – Как насчет завтрака, мм?!
- Я бы с радостью, да только эта дурацкая техника ничего не понимает.
- А кто говорил, что это обязательно делать здесь?! Заглянем в «Ичираку». Там вроде появился новый рецепт данго, заодно и опробуем.
Анко тут же согласилась. Через некоторое время они уже покинули квартиру куноичи.
Искалеченная дверца почти совсем новой плиты с жалобным скрежетом отвалилась и загремела на кафельном полу.